Николай Мурзакевич об истории Смоленска и причинах его упадка

Николай Никифорович Мурзакевич (1806-1883). Автобиография. Примечания и биографический очерк кн. В. Д. Дабижа. С.-Петербург, 1886. / Русская старина, 1887. Том LIII, январь.

V.

Сборы в Москву. — Прощание с Смоленском. — Взгляд на его прошедшее. — Смоленское современное общество.

 

Николай Никифорович Мурзакевич (1806-1886)

Николай Никифорович Мурзакевич
(1806-1883)

Снабженный плохеньким семинарским свидетельством, в коем бывший мой плохой наставник словесности, в качестве секретаря правления, ловко подмахнул, что я уволен по “слабости здоровья и успехов”, 21 августа (1825 г.), уложивши бедное свое имущество в чемоданчик, помолясь с отцем соборной иконе Богоматери Одигитрии, пустился в Москву на “долгих”. Спутником моим, также желавшим поступить в университет, был —  кончивший курс семинарии по первому разряду — А. А. Васильев. Улегшись кое-как в одной кибитке, на тощей паре лошадок, мы пустились в путь. По дороге все нас поражало новостью, всему мы удивлялись, а больше радовались, что освободились от семинарских уз. Дорогобуж, Вязьма, Царево Займище, Гжатск, Бородино, Можайск, Вязёма — все исторические места, прославленные событиями важными, представили мне случай мысленно повторить местную историю и географию. Я оставлял родину надолго. Как бедняк, предоставлял дальнейшую свою участь Провидению. Прощаясь с городом историческим, где я получил полезное для себя направление, на длинном пути, среди совершенного бездействия, в тесной кибитке, мысленно пробежав историю Смоленска, доискивался причин его упадка. Издревле этот город, находящийся на речном пути, соединяющем север и юг, известен, а в XIII веке даже был славен торговым союзом с прибалтийскою Ганзою. Смоленский уговор в. к. Мстислава Ростиславича с Рижским берегом, во всей средневековой истории нашего отечества, являлся яркою, светлою страницею цивилизации среди лесов, болот и хижин тогдашнего времени. Торговая знаменитость Смоленска начинает постепенно угасать от беспрерывных набегов Литвы (дотоле единоверной и мирной), со времени искусственно-политического брака вел. кн. Ягелла с Ядвигою (1386), т. е. борьбы католицизма с православием, а в начале XVII века заграничная торговля Смоленска совершенно замирает и с намерением замещается непрочными ярмарками (Ивано-Крестительскою и Матфеевскою, каждая по 4 недели, сверх двух торговых дней в неделю). С XVI века и эти искорки угасают. Что за причина такая? Кажется, ни русские, ни литовцы, ни даже поляки не налегали на подавление торговли Смоленской. В том-то и дело, что Польша и их привиллегии убили смоленскую торговлю. Лукавым путем овладевши в 1611 г. Смоленском, Сигизмунд III, чтобы прикрепить к себе преданность смольян, как тому путь показал в 1396 г. вел. кн. Витольд, (“в Смоленце (Витовке) свои наместницы посади ляхи и приказа людем смоленским льготу многу чинити, отводя их от князя Юрья”), пятью грамотами (1611 — 1625) обеспечивая имущества города и граждан, кроме самосуда даровал им и дворянские права — владеемые смольянами земли заселять покупными крестьянами. По воссоединении Смоленска к России, богатые граждане, вкусившие сладость помещичьего права (droits des seigneurs), непременною обязанностью считали просить у царя Алексея Михайловича, даже у несговорчивого Петра I (потачливого только для остзейцев) и у императриц Елизаветы и Екатерины II подтверждения польских привилегий, известных под именем Магдебургского права. Смоленские граждане ходатайствовали теперь не о возвращении изгнанных из города Сигизмундом III “коварных жидов и татар”, а о подтверждении quasi-шляхетских прав. Между тем, как “коварные жиды и татары”, выведенные из Крыма Витольдом, были промышленные караимы, татары же, пришлые с Волги, Камы и Казани, искони веков, люди торговые. Те и другие в свое время оживляли же торговлю в Троках и Вильно. Quasi-шляхетские права заключались, как объясняет указ Екатерины II, данный сенату 26 января 1771 года, в следующем: “за мещанами города числились дворовые люди и крестьяне, поселенные на пожалованных им землях, не в образец прочим губерниям, посадам, которые и велено записать за ними по прежнему; да и впредь, для поселения на тех жалованных землях, людей и крестьян покупать им не запрещалось: почему оные мещане одним только званием от дворян отличались, а в прочем равную с ними привилегию имели”. Вот о чем в 1771 году хлопотали смоленские граждане, а не о расширении торговых привилегий: о безданном и беспошлинном перевозе, о не зацепах на заставах, переправах и проч. Смоленский магистрат просил, между прочим, своего президента (градского голову) Пискарева: “пожаловать чином титулярного советника с исключением из подушного оклада”, что и было сделано. Если бы президентом магистрата велась торговля действительная, а не номинальная, то чего ему и ему подобным опасаться попасть в подушный оклад. Смоленские граждане, сделавшись полупанками, построивши в городе большие каменные дома, а на землях, отхваченных у бедных мещан, прекрасные дачи с разными угодьями, совестились обращаться с “локтем и корцем” (аршином и меркою), что по польским понятиям составляло дело не дворянское. Проворные pyccкиe люди: торопчане, бельцы и др. с каждым днем подбирали в свои руки разные промыслы и отвозную торговлю по Десне и Двине. Мещанство охало и вздыхало, а гражданство смоленское (Головкины, Савельевы, Тишевские, Шембели, Сысоевы и др.) в богатых палатах, украшавших лучшие улицы города, отстаивало только право на дворовых людей. Нашествие французов в 1812 г. нанесло окончательный удар Смоленской торговле, находившейся и без того в предсмертной агонии. Сгорали до тла дома и имущество, хозяйственные заведения исторгнуты до последнего кола. Небольшие денежные капиталы потрачены в разных местах во время бегства от неприятелей. Пособия, данныя правительством, послужили частью на обстройку пепелищ, а частью весело прожиты. Другое nocoбиe, данное в 1833 г. императором Николаем I, любившим этот исторический город (в бытность его в Смоленске, в 1816 г., при прощаньи с губернатором Ашем в. к. Николай сказал: “ежели бы угодно было государю сделать меня где военным губернатором, я пожелал бы быть в Смоленске”), комиком-губернатором Хмельницким было потрачено на обстройку, по красивеньким планам, наружных домов и заборов. От отвыкших к торговым промыслам дедов пошли внуки-сидни: поездка в Москву считалась эпохою. Частые правительственные льготы приучили горожан к постоянной мысли: “авось еще помогут!”

Из знаменитого некогда торгового города, Смоленск снизошел на степень обыкновеннейшего губернского, где главное украшение составляют: присутственные места, дома дворянского собрания, губернаторский, военно-губернаторский, казенных аптек и т. п., а не гостинные дворы, фабрики, заводы, и где товары получают из Москвы или с соседних Любавичских и Хиславичских ярмарок (Могилевской губ.): вот-те и “коварные жиды и татары”… “Днепр Славутич” сонливо катит свйтлые свои струи по белому песку, поджидая себе по прежнему груза к “Готьскому брегу” или “путя в Грекы”, а до того, от не- чего делать, направляет ток то к тому, то к другому берегу.

В Смоленске и теперь существуют обломки польско-русских купеческих фамилий: Шеблавинских, Текоцких, Кульбацких, Кублицких, Шембелей. Из дворян польских: вон Лярские, Шупинские, Ридванские, Рачинские, Пeнскиe и др., а из пришлых при царе Алексее Михайловиче, шотландцев: Реады, Лесли, Клейгильсы; потомки ливонских рыцарей — Энгельгардты, Гернгроссы, Эльснеры, и т. п. Из татар — наша фамилия, а может быть есть и другие — не знаю. Переход ополяченных жителей в pyccкиe происходил от времен Петра II до Екатерины II. Епископы Гедеон Вишневский и Парфений чрез посредство семинарии, (в которую допускались и дворяне, напр. Потемкин Светлейший), много потрудились в деле обращения сбитых с правого пути. В архиве консистории я видел дело, относящееся ко времени Екатерины II, об отлучении от церкви какого-то помещика за то, что поколотил игумена.

Все высшее образование смоленского дворянства и купечества ограничивалось гимназиею, да и в той оканчивало курс не свыше 8-10 учеников. Остальное юношество довольствовалось первыми тремя классами. Посылать детей для дальнейшего образования в московский университет стали не ранее 1821 года. Такими были из первых: Вас. Андр. Андросов и Флор Жодейко. Оба вышли из университета магистрами. Первый, как автор “Хозяйственной статистики России”, надеялся поступить в университет адъюнктом, но не успел по следующему обстоятельству. Издавая “Московский Наблюдатель”, Андросов, не зная истинной цели доставленного ему поэтом Пушкиным: “Подражания оде Горация на выздоровление Лукулла”, простодушно поместил это стихотворение в своем журнале. Но оказалось, что Пушкин написал оду на случай выздоровления богача русского Шереметева, обреченного докторами на смерть, после которого, в числе многих наследников, считал себя С. С. Уваров, в это время министр народного просвещения. Ода эта ни в одном издании “Полных сочинений Пушкина” не помещена.

После сказанных двух лиц в университет из гимназии поступили: Я. А. Лукьянов — мой приятель по детству, и сослуживец по лицею, в качестве профессора; Н. В. Чашников, впоследствии инспектор училищ казанского учебного округа; С. И. Клименков, адъюнкт университета по медицинскому отдалению; Киселев и др. Семинаристы поступали в с.-петербургскую медико-хирургическую академию. Бедняки должны были до поступления подвергаться пред варительному экзамену в гимназии, где их часто браковали, и часто несправедливо. В семинарии в это время лучше знали латынь, чем в гимназии.

Дворянство держало себя недоступно для прочих сословий; вообще же отличалось гостеприимством и мотовством. Так, дворяне, получив вспомоществование от казны за потери в 1812 г., по случаю проезда императора Александра I, затеяли блистательный бал, который государь, однако; не принял, а бедные крестьяне их в это время толпами по городу просили подаяния. Помню, как на дворянскиe выборы богатые помещики свозили на подводах своих “малодушных” собратов; снабжали их на постоялых дворах кормом, мундирами, шляпами и шпагами. И в случае если бедняки не отстаивали своего патрона, предоставляли возвращаться во свояси, как те знали, собственными средствами. По случаю стоянки войск или их прохода, непременно, устраивали вечеринки, балы и при сем случае пристраивали дочерей.

Сколько весело было офицерству, столько несчастно было солдатство. Битье до крови ни по чем. Квартировавший в нашем доме полковник Глазенап, не помню какого гренадерского полка, на дворе бил несчастных солдат ружейными шомполами. Тесно и холодно одетые солдаты, в морозы 20 градусные, парадировали в мундирах, в коротких белых суконных штанах с кожанными крагами, под которыми не было суконной подкладки, а для красивой посадки надетыми на голые ноги. Окоченелые несчастные падали десятками и, сильно всюду стянутые, не иначе могли подняться на ноги, как с помощью товарищей. Помню тамбур-мажоров с золотыми или серебряными генеральскими эполетами, все в галунах, тешивших нас, уличных зевак, фокусами вертящейся или бросаемой вверх булавы. Хор музыкантов, имевших какую-то турецкую литавру с конскими хвостиками, колокольчиками и полумесяцем на верху; флигельманов огромного роста, выбегавших на средину площади, — поворачиваньем с какими-то фокусами ружья они давали знак полку к ружейным пpиeмам. Доносились слухи о жестоком обращении с своими слугами корпусного командира графа Остермана-Толстого, который, после потери под Кульмом руки, из кроткого человека стал почти зверем. Помню дивизионного командира гренадеров И. Ф. Паскевича, иногда посещавшего моего отца; также и бригадного — А. А. Писарева, потом в мое время — попечителя московского университета. Помню возвращавшийся из Франции какой-то полк, солдаты которого были одеты в тонкое сукно и под руку расхаживали с своими женами-француженками. Не приветливо же их бедных встретил, дослужившийся до генеральства, комендант Петровский. Проведшему большую часть жизни где-то в Сибири, этому коменданту недоступны были семейные чувства.

Охоты к чтению в жителях не замечалось: “Московские Ведомости” замещали все книги. Книжная лавка существовала одна, да и та без подновления. Типография, 15 лет тому назад выпустившая разные книжки и между ними: “Созерцание природы, Боннета”, в мое время с трудом печатала афишки проезжающих акробатов. Театра постоянного не было: являлась иногда странствующая бедная труппа, дававшая представления в сарае — на польском языке. Общественных прогулок не было, разве когда полковая музыка сзывала жителей на “блонье” — четыреугольную площадь, окруженную домами присутственных мест. После погрома французского, множество каменных лучших домов: кадетский корпус, генерал-губернаторский, арсеналы, огромные помещичьи дома, расположенные к Молоховским воротам: Швейковского, Мезенцова и др., после пожара, оставались необновленными. Улицы дальние не имели заборов, и уцелевшие от огня дома (пятая часть) торчали одинако. Не смотря на все это, город все-таки казался веселым и приятным от множества садов, которыми, можно сказать, был весь облит. Вид на него с Покровской горы по петербургской дороге — очаровательный. Отсюда открывалась обширная панорама. Впереди Днепр с мостом, изящная стена с четыреугольными и круглыми башнями, обнимавшая город кругом, въезжие ворота днепровские с церковью, затем высокие холмы, идущие пологим склоном к реке; среди ярко зеленеющих садов — дома, церкви и над всем этим господствующий Успенский собор, в византийском вкусе. Собор, сохранением своим от взрыва, обязанный моему отцу, не давшему неприятелям ключей, представлял редкое зрелище.

Граждане вообще жили уединенно, скромно и весьма благопристойно. Набожность и патриотизм — вот что от богатых предков осталось смольянам в наследство!

Поделиться ссылкой:

 

Николай Мурзакевич об истории Смоленска и причинах его упадка: 14 комментариев

  1. Editor

    Спасибо большое за интересный материал!!!

    А пишет он где-нибудь в этой автобиографии, что имел какое-то касательства к книжке 1877 г. c биографией Н. А. Мурзакевича, где в приложении также его (Н.А.) дневник и письма.

    1. anzel Автор записи

      По крайней мере, в описании своей поездки в Смоленск после смерти его отца Никифора Адриановича, Николай Никифорович перечисляя унаследованные рукописи отца, его дневник среди них не называет.
      http://old-smolensk.ru/?p=29459

  2. Editor

    Т.е., ни о дневнике, ни о книжке 1877 г. (где, среди прочего, этот дневник вроде как был впервые опубликован) упоминаний в автобиографии Н. Н. нет.
    Странно это как-то, очень даже странно …

  3. Editor

    “в Смоленце (Витовке) свои наместницы посади ляхи и приказа людем смоленским льготу многу чинити …”.

    “В Смоленце” это понятно — в Смоленске.
    А что за Витовка такая?

    1. anzel

      Похоже, что название, связанное с Витовтом.
      Витовки и сейчас сохранились как топонимы в Минской, Брянской и Николаевской областях, урочище в Московской области.
      Думаю, что это наследники названий бывших княжеских таможенных постов “Витовтова баня”.
      http://orbook.ru/index-5115.htm
      http://bazar.nikolaev.ua/node/933
      Почему такому не быть в свое время и в “Смоленце”.

  4. Editor

    Опять без нужды множите сущности, коллега?
    Конечно же связанное, причем самой тесной из всех возможных связей – это опечатка. 🙂

    Вместо “(Витовке)” там должно быть “(Витовт)“.
    Поскольку до “Автобиографии” Н.Н. Мурзакевича везде (т.е., нпр., у того же сАмого Н.Н. Мурзакевича, у Карамзина, в Никоновской летописи) было – “(Витовтъ)“.

  5. anzel Автор записи

    Упрощаете? Хорошо если так.
    Ну да. В брошюре “Достопамятности города Смоленска” Н.Н. Мурзакевича в такой же цитате пропечатано в скобках (Витовтъ). В этой же брошюре на предыдущей странице крупнейший смоленский овраг назван Гуриловским и речка в нем Гуриловкой.
    Не странно ли, что в “Автобиографии…” в цитируемом кусочке указано “в 1396 г. вел. кн. Витольд” и тут же через слово для кого-то в скобках специально то же самое , но в профиль: Витовтъ. А?
    А что там у Карамзина? Он эту же цитату дословно приводит?

  6. Editor

    “Ну да. В брошюре “Достопамятности города Смоленска” Н.Н. Мурзакевича в такой же цитате пропечатано в скобках (Витовтъ)”.
    Почему только в брошюре, вот, нпр., и здесь тоже «пропечатано в скобках (Витовтъ)»: http://www.runivers.ru/bookreader/book420648/#page/561/mode/1up

    “А что там у Карамзина? Он эту же цитату дословно приводит?”
    Ага, дословно и добуквенно, и даже более того — тоже ссылается при этом на Никоновскую летопись 🙂
    Выложу попозжей.

  7. anzel Автор записи

    Глазастый Вы однако. Это Ваше по ссылке на ЖМНП 1835 г. на Руниверсе.
    ZMNP1835
    Пока что хронология только выстроилась. Сперва Н.Н. статейку в Журнале Миннарпроса напечатал в 1835, а брошюру издал в 1844. Карамзина будете выкладывать добуквенно, год издания непременно присовокупите на всякий случай.

  8. Editor

    А вот и Н.М. Карамзин. История государства Российского. Т.5. (Год см. унутре).
    http://www.runivers.ru/bookreader/book451045/#page/517/mode/1up

    Или вот здесь:
    «(192) Въ Никон. Лѣт.: ‘Въ Смоленцѣ (Витовтъ) свои Намѣстници посади, Ляхи, и приказа людемъ Смоленскимъ лготу многу чинити, отводя ихъ отъ Кн. Юрья.’
    Н.М. Карамзин. История государства Российского. Примечания к 5 тому
    http://rvb.ru/18vek/karamzin/4igr/01text/02prim/vol_05.htm

  9. anzel

    Ага, ну вот наконец и удалось из Вас вытащить клещами всю цепочку.

    1) Начал Н.М.Карамзин, для внятности сделавший свою вставку в скобках в цитату из Никоновской летописи «(Витовтъ)».
    2) После эту цитату, с добавкой от Карамзина, Николай Мурзакевич использовал в статье “Достопамятности города Смоленска” и в “Автобиографии” как цитату из Никоновской летописи.
    3) А уже кн. В. Д. Дабижа, готовя к публикации “Автобиографию” Н.Н.Мурзакевича после его смерти, вероятно, как южанин, внес какую-то “Херсонщину” под влиянием николаевской Витовки, возможно, сверяясь с мазнею из ЖМНП.
    4) А может, именно так написал в рукописи сам Н.Н.Мурзакевич – «(Витовкѣ)».

    Итого.
    1) Везде, кроме Никоновской летописи, должно быть – «(Витовтъ)».
    2) В автобиографии Н.Н.Мурзакевича, опубликованной в “Русской старине” должно быть – «(Витовкѣ)».
    Князя Дабижу править будете?

    P.S.
    А могли ведь по-товарищески, без подкавыки, сразу написать, что “Русской старине” искажена цитата Карамзина.

    Нет? – © фон Штирлиц Макс Отто

  10. Editor

    “А могли ведь по-товарищески, без подкавыки, сразу написать …”

    Мог бы, конечно, и без подкавыки, и с подкавыкой (в чем не усматриваю большого греха) сразу написать – но какой смысл?

    А теперь вот этот здешний десяток комментов, где неоднократно приводится цитата (или ссылка на нее) из Никоновской летописи – это обоснованный повод для отдельного поста по этому сабжу.
    Т. е., разумеется, не по мелкому факту явно случайного искажения цитаты кем-то уже в публикации после смерти Н.Н. Мурзакевича, а по ее наличию (в “крупнейшем памятнике русского летописания XVI века”) и содержанию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.