Николай Никифорович Мурзакевич (1806-1883). Автобиография. Примечания и биографический очерк кн. В. Д. Дабижа. С.-Петербург, 1886. / Русская старина, 1887. Том LIII, март.

с. 660-664

Возобновившиеся грозные признаки моей болезни побудили меня просить увольнения от надзирательской должности. Но Покровский и слышать не хотел, а добрый директор предлагал всевозможную льготу. Неожиданная весть, полученная от самого отца об его тяжкой болезни, а затем письма сестры об его смерти, мирно последовавшей 8 марта 1834 г., понудили меня сначала временно, затем навсегда отказаться от изнурительной обязанности. 8-го мая пустился я в путь по киевскому тракту, на перекладной. Тяжело ездить вообще на перекладной, но еще тяжелее ездить с расстроенною грудью. Кроме неудобств по дороге, проезжающий должен еще выносить все глупые и грязные проделки станционных диктаторов, — так называю станционных смотрителей потому, что все висящие по стенам станций положения, правила, распоряжения служат единственно в их пользу, и ни одно постановление в пользу проезжающего. До Киева меня одолевала пыль, а с выезда из этого города день и ночь мочили проливные дожди, при холодном ветре. От сырости и холода даже лошади дрожали, каково же было мне, не имевшему на себе сухой нитки!..
Гардероб мой не был в изобилии. Для отдыха четыре дня я провел в Киеве. Осматривая внимательно подробности Софийского собора, памятника Византийского зодчества XI века, я случайно познакомился с соборным ключарем. Слово за слово, и этот почтенный священник спросил: почему я не был у митрополита?

Давно зная имя митрополита Евгения Болховитинова, как доказанного знатока русских древностей, я полагал, что и он, как многие его собраты, недоступен или невнимателен к мелким людям. Ключарю я откровенно сказал свое мнение. “В доказательство противного”, — отвечал о. ключарь, — “вы теперь же (в 5 часу пополудни) можете видеть высокопреосвященного”. Любопытство видеть ученую личность одолело нерешительность.

На спрос у служителя могу ли видеть митрополита, при ответе: “пожалуйте”, отворились двери в залу. Келейный доложил хозяяну, и убеленный сединою старец, среднего роста, довольно сухощавый, по летам свежий, но бледный, в простенькой поношенной ряске и такой же камилавке, явился предо мною. Простой прием и завязавшийся разговор вообще о русской старине, между которым Евгений посетовал на то, что Кеппен, вместо продолжения списка древних русских памятников, издал книгу о виноделии в Крыму, а Каченовского — за его крайний скептицизм назвал помешанным, продолжался до приезда киевских дам; между ними я встретил и одесскую — Е. И. Бларамберг, дочь известного одесского нумизмата по части ольвийских монет. После чая, чрез час стали расходиться. Митрополит, узнав, что я намерен пробыть еще три дня, пригласил каждый вечер приходить к нему. Разумеется, я не позволил себе утратить даже минуты из дружественного, поучительного разговора маститого иерарха. На вопрос: “много ли имеется древних русских памятников в Киеве и епархии?” — получил ответ: “Почти ничего; все письменное истреблено преднамеренно католиками, а зодческое перестроено на латинский лад”. Посоветовал заглянуть в софийскую соборную библиотеку, где для будущей истории церкви русской собрал все редкие униатские сочинения; но в библиотеку Печерской лавры неохотно разрешил доступ: “ученые часто оттуда таскают рукописи; недавно пропали келейные записки св. Дмитрия Ростовского”. Вечером 15-го мая, благодушный старец водил меня к “Золотым воротам”; пороптал на усердного в изыскании древностей К. А. Лохвицкого, слишком пускающегося в бездоказанные предположения. О строителе новой десятинной церкви А. С. Анненкове, у которого я провел полдня, как-то странно отмолчался. По случаю открытия фундамента древней десятинной церкви и в нем остатков гробниц в. к. Владимира I и его жены Анны, митрополит желал, чтобы правительство выстроило на древних следах новый храм. Размер фундамента обнимал значительную площадь. Но курский помещик, гвардии отставной поручик А. С. Анненков, переселившийся в Киев и купивший дом по соседству древнего фундамента, вошел с прошением по начальству, что он, движимый усердием, построит на свой счет церковь. Анненков сначала думал отделаться постройкою небольшой церкви; но строительный комитет, состоявший из митрополита, генерал-губернатора и др., заставил произвесть в большем размере, по плану архитектора Стасова, хотя и эта (нелепая) постройка не обхватывала древнего фундамента. При варварском разрушении почтенной старины, Анненков, как строитель, пользовался всеми находками. Золотые и серебряные браслеты, серьги, кольца, иконки, монеты древней работы, строитель щедро раздаривал, начиная от императрицы до каждого полюбившегося ему знакомого. И я получил от него, впоследствии, за редакцию его некоторых статеек, несколько предметов, переданных мною потом в музей одесского общества древностей.

Познакомился я с М. Ф. Берлинским, первым описателем Киева. Почтенный старик указал мне на некоторые замечательные урочища. В софийской же ризнице я заметил византийской формы крест и его отношу ко времени Ярослава I, не смотря на надпись, которая сделана в позднейшее время.

Утром 16 мая я простился с митрополитом. Кроме обязательного приема и радушия, добрый пастырь пригласил меня уведомлять как о предположенных мною трудах, так и о могущих встретиться находках. Ему был я обязан подарком: “Описанием киево-софийского собора” и знакомством с нумизматом бароном С. И. Шодуаром, имевшим прекраснейшую коллекцию воспорских и ольвийских монет; вся эта коллекция впоследствии куплена в с.-петербургский эрмитаж.

За Киевом дожди обливали меня вплоть до Смоленска. Грустно провел я 45 дней на родине. Наследство после отца заключалось единственно в книгах и его рукописях: а) “История Божественного откровения”, в двух частях, где изложена жизнь Иисуса Христа, Сына Божия, и его апостолов, историческим и хронологическим порядком расположенная, с различными замечаниями на места, неудобопонятные в евангелии,
b) “Псалтирь или книга хвалений”, переложенная по русски, c) “Жития апостолов Петра и Павла”, d) “Краткое историческое исследование о чудотворной иконе Пр. Богородицы Одигитрии, называемой Смоленскою”, е) “Список изобретателям”, неконченный, и f) аттестат.

Что же касается прочего имущества, то в предсмертном письме, посланном за 14 дней до смерти, отец так выразился: “Николай! Ежели я умру, не видавшись (с тобою), скажи прочим, что я, с (18)26 года переставши вам помогать, сам нужду терпел, а для вас положил сколько мог в Смоленское общественное призрение и получил разных 10 билетов. По смерти, когда соберетесь, возьмите”. Пять тысяч рублей асс. поровну было разделено между сестрою и 4 братьями.

Из книг часть я взял с собою в подарок М. М. Кирьякову для предполагаемой им Новороссийской библиотеки, нечто взял брат Иван, остальные, до тысячи томов, я поручил передать в основание Смоленской городской публичной библиотеки; книги юридического содержания передал в училище детей канцелярских служителей. Одно обстоятельство меня порадовало: это рассказ о том, как полгорода провожало покойного отца моего на Окопское кладбище и как, по отшествии его в мир лучший, воздали должное уважение его делам и характеру прямому.

Вспомнив свое детство, с новым удовольствием обозрел все исторические церкви и урочища. В этом году предполагалось делать смоленское шоссе, кажется, на Рославль. Городские мещане бросились ломать все, что только было древнее: разобраны фундаменты древних церквей в Чернушках, Садках, наконец, добрались до следов Смядыня монастыря, при пересохшем ручейке Смядыне, месте убиения князя Глеба (в 1119 г.). Нашли белокаменный гроб, который, по всем современным историческим указаниям летописцев, приходился гробницею смоленского “благовластного князя Давида Ростиславича” (+ 1197 г.). Чтобы старину эту не разбили, я упросил губернатора Хмельницкого сберечь; поэт и комик гробницу велел отвезть в пожарное депо, где она послужила кажется, яслями для коней. Михайловскую или Свирскую церковь я чаще прочих посещал. Невежественный местный архиерей и приходский священник к этой неприкосновенной почти 700 летней старине придумали сделать нелепую пристройку для теплой церкви. Архиереем здесь был, только что переведенный из Новгорода, старый мой учитель и дядька Трофим Тимфееевич Кетлерев, в монашестве Тимофей. Греческая грамматика, которой он меня обучал, ему как-то не далась: на первых днях своего епископства он добродушно подписывался “Тимофей” вместо “ѳ”(фита). По его просьбе я сделал коротенькое описание всех старинных церквей, с прибавлением описания городских стен. Статейка эта была напечатана в Журнале министерства народного просвещения, на 1835 год, книга VIII. За статейку, кроме благодарности министерства, получил и гонорарий.

Поделиться ссылкой: